Она привыкла к тому, что эти мысли приходили к ней, когда она с большой аллеи сворачивала влево на узкую тропинку; тут в густой тени слив и вишен
сухие ветки царапали ей плечи и шею, паутина садилась на лицо, а в мыслях вырастал образ маленького человечка неопределенного пола, с неясными чертами, и начинало казаться, что не паутина ласково щекочет лицо и шею, а этот человечек; когда же в конце тропинки показывался жидкий плетень, а за ним пузатые ульи с черепяными крышками, когда в неподвижном, застоявшемся воздухе начинало пахнуть и сеном и медом и слышалось кроткое жужжанье пчел, маленький человечек совсем овладевал Ольгой Михайловной.
С утра дул неприятный холодный ветер с реки, и хлопья мокрого снега тяжело падали с неба и таяли сразу, едва достигнув земли. Холодный, сырой, неприветливый ноябрь, как злой волшебник, завладел природой… Деревья в приютском саду оголились снова. И снова с протяжным жалобным карканьем носились голодные вороны, разыскивая себе коры… Маленькие нахохлившиеся воробышки, зябко прижавшись один к другому, качались на
сухой ветке шиповника, давно лишенного своих летних одежд.
Неточные совпадения
— Еще этот, подле
ветки, — указала она маленькой Маше маленькую сыроежку, перерезанную поперек своей упругой розовой шляпки
сухою травинкой, из-под которой она выдиралась. Она встала, когда Маша, разломив на две белые половинки, подняла сыроежку. — Это мне детство напоминает, — прибавила она, отходя от детей рядом с Сергеем Ивановичем.
В пространстве носятся какие-то звуки; лес дышит своею жизнью; слышатся то шепот, то внезапный, осторожный шелест его обитателей: зверь ли пробежит, порхнет ли вдруг с
ветки испуганная птица, или змей пробирается по
сухим прутьям?
Из пернатых в этот день мы видели сокола-сапсана. Он сидел на
сухом дереве на берегу реки и, казалось, дремал, но вдруг завидел какую-то птицу и погнался за нею. В другом месте две вороны преследовали сорокопута. Последний прятался от них в кусты, но вороны облетели куст с другой стороны, прыгали с
ветки на
ветку и старались всячески поймать маленького разбойника.
Здесь в изобилии росли кедр и тополь, там и сям виднелись буро-серые
ветки кустарникового клена с
сухими розоватыми плодами, а рядом с ним — амурская сирень, которую теперь можно было узнать только по пучкам засохших плодов на вершинах голых ветвей с темно-серой корой.
Дерсу всегда жалел Альпу и каждый раз, прежде чем разуться, делал ей из еловых ветвей и
сухой травы подстилку. Если поблизости не было ни того, ни другого, он уступал ей свою куртку, и Альпа понимала это. На привалах она разыскивала Дерсу, прыгала около него, трогала его лапами и всячески старалась обратить на себя внимание. И как только Дерсу брался за топор, она успокаивалась и уже терпеливо дожидалась его возвращения с охапкой еловых
веток.
Стрелок снял с гроба два куска берестяной покрышки; я положил их на еловые
ветки, устроив таким образом
сухое ложе.
Тогда все получало для меня другой смысл: и вид старых берез, блестевших с одной стороны на лунном небе своими кудрявыми ветвями, с другой — мрачно застилавших кусты и дорогу своими черными тенями, и спокойный, пышный, равномерно, как звук, возраставший блеск пруда, и лунный блеск капель росы на цветах перед галереей, тоже кладущих поперек серой рабатки свои грациозные тени, и звук перепела за прудом, и голос человека с большой дороги, и тихий, чуть слышный скрип двух старых берез друг о друга, и жужжание комара над ухом под одеялом, и падение зацепившегося за
ветку яблока на
сухие листья, и прыжки лягушек, которые иногда добирались до ступеней террасы и как-то таинственно блестели на месяце своими зеленоватыми спинками, — все это получало для меня странный смысл — смысл слишком большой красоты и какого-то недоконченного счастия.
По лесу блуждал тихий, медленный звон, он раздавался где-то близко, шевелил тонкие
ветки, задевая их, и они качались в сумраке оврага, наполняя воздух шорохом, под ногами сухо потрескивал тонкий лёд ручья, вода его вымерзла, и лёд покрывал белой плёнкой серые,
сухие ямки.
Тишь стояла такая, что можно было за сто шагов слышать, как белка перепрыгивала по
сухой листве, как оторвавшийся сучок сперва слабо цеплялся за другие
ветки и падал, наконец, в мягкую траву — падал навсегда: он уж не шелохнется, пока не истлеет.
Ночь вокруг и лес. Между деревьев густо налилась сырая тьма и застыла, и не видно, что — дерево, что — ночь. Блеснёт сверху лунный луч, переломится во плоти тьмы — и исчезнет. Тихо. Только под ногами
ветки хрустят и поскрипывает
сухая хвоя.
И мы точно ходили по дорожкам, наступали на круги света и тени, и точно
сухой лист шуршал под ногою, и свежая
ветка задевала меня по лицу.
Василий Андреич так и сделал и, отъехав с полверсты, у высокой мотавшейся от ветра дубовой
ветки с
сухими, кой-где державшимися на ней листьями, свернул влево.
Иногда я ходил за три версты на речку, мыл там в укромном местечке свое белье и
сушил его на
ветках прибрежных ветл.
Действительно, из-под густой сосновой
ветки он вытащил охапку лучины, загодя наколотой им из старого смоляного пня. Я дал ему спичку, и
сухое сосновое дерево тотчас же вспыхнуло ярким, беспокойным пламенем, распространяя сильный запах смолы. Затем он навалил сверх лучины
сухой прошлогодней желтой хвои, которая сразу задымилась и затрещала. Сотский не утерпел, чтобы не вмешаться.
Рассыпались девки по лесу, хрустят под их ногами
сухие прутья, хлещут древесные сучья и
ветки, раздвигаемые руками деревенских красавиц.
Подхваченные с камней слоевища морской капусты, мелкие
ветки и
сухая листва — все это неслось куда-то с сумасшедшей быстротой.
Пол в шатре прикрывался еловыми
ветками и
сухой травой.
Катя, спеша, развешивала по веревкам между деревьями сверкающее белизною рваное белье. С запада дул теплый,
сухой ветер; земля, голые
ветки кустов, деревьев, все было мокро, черно, и сверкало под солнцем. Только в углах тускло поблескивала еще ледяная кора, сдавливавшая у корня бурые былки.
Она была такая же стройная, как Донька… Эта осинка стоит тут, ее сечет градом, треплет ветром, ребята обламывают на ней
ветки, а она стоит, робкая и тихая, и с нерассуждающею покорностью принимает все, что на нее посылает судьба. Придет чужой человек, подрубит топором ее стройный ствол, и с тою же покорностью она упадет на землю, и останется от нее только
сухой, мертвый пенек.